Старца Ведмедия обступили ученики и принялись допытываться его мудрости.
— Мы были на площади и собирали пожертвования, как ты велел, — сказали они. — И один богач дал нам десять золотых, а бедная женщина — два последних медяка. И теперь мы спорим — кто из них добродетельнее?
Старец Ведмедий глубоко вздохнул, огладил бороду и сказал:
Первым сирену заметил Фесий. Подскочив к кормчему, он хлопнул его по плечу и принялся отчаянно жестикулировать, указывая обеими руками за борт.
Одиссей посмотрел туда, куда показывал юноша: за бортом, в бирюзовых волнах, плавало нечто, напоминающее пучок желтоватых водорослей. Молча указав Фесию на руль, он передал тяжелое кормовое весло в руки юноши, а сам, свесившись за борт, вгляделся внимательнее.
Из-под водорослей блеснули два насмешливых глаза, а затем над волнами появилось лицо. Две изящные ручки откинули назад длинные пряди, оказавшиеся бледно-рыжими волосами. Сирена широко улыбнулась.
Он почувствовал, как судно накренилось: команда бросила весла и, разинув рты, уставилась на морскую деву. Одиссей сердито замахал на них руками, но никто и не думал подчиняться.
Сирена тем временем принялась петь. Она бросала на моряков игривые взгляды из-под тонких бровей, и то складывала губы трубочкой, то растягивала в улыбке так, что были видны ее жемчужные зубки. Длинные волосы опять расплылись по воде вокруг ее лица.
— Тебе туда, — Жнец ткнул костлявым пальцем в сторону ворот.
— Туда?.. К окошку?
— Да. Шевелись скорее… Ты что, опять собрался отдыхать?..
Толстячок в пиджаке, к которому Жнец обращался, остановился перевести дыхание. Две огромные сумки выпали из его рук на мощеную дорожку, и он в изнеможении опустился на один из своих баулов. Пот стекал у него по лбу и щекам, капая с тройного подбородка на галстук. Выудив из кармана брюк клетчатый платок, толстяк принялся утирать лицо.
— Опять?!.. — Жнец грозно взглянул на клиента.
— Я устал, — быстро ответил тот.
Свободная рука его легла на вторую сумку, словно он беспокоился, что Жнец может схватить ее и убежать прочь. Жнец сделал вид, будто ничего не заметил.
— Мне некогда ждать, — сказал он холодно. — Я не жду никого.
— Ну, меня подождешь, — отозвался толстяк, поправляя пиджак. — Я вот не тороплюсь. А вообще — мог бы и помочь, тогда быстрее добрались бы.
— Незачем было брать с собой…
— А это уже не твое дело, что я беру с собой.
— Вообще-то, это именно мое…
— Я тебя просил помочь, ты сказал — «тащи сам». Вот и отстань.
— Я сказал: «Оставь все, что имеешь, и иди за мной».
— Ага, сейчас, все бросил и пошел.
— Тебе не позволят войти с этими сумками.
Вечер подкрался незаметно. Нанося тонкие, едва заметные мазки краски на холст, Марк так увлекся, что едва не забыл поужинать. Листва получалась просто волшебной. Густого темно-зеленого оттенка внизу, где она не была освещена лучами солнца, и ослепительно белой на вершине. Марку даже удалось передать дуновение легкого ветерка вдоль улицы. Старые клены и вязы словно дышали под солнечным светом.
Беседка на перекрестке тоже определенно получилась на славу. Деревянные столбики были оплетены вьюнками, а внутри, в полутьме, угадывался силуэт женщины в синем.
Что она делала там, в беседке? Марк и сам не смог бы сказать. Должно быть, читала книгу. Последнее лето было хорошим временем, чтобы читать.
Он добавил еще несколько мазков к кроне вяза, поправил траву у его корней, выпирающих из земли: она была точно такого же оттенка, как листва в тени. Теперь бы добавить малую толику теплой желтой краски на ветки, что склонились над дорогой…
Музыка в динамиках вдруг закончилась. Запищал зуммер: пиип! пиип! пиип!
Марк машинально стал считать вслух:
— Один, два, три, четыре…
Девять часов вечера. Он заработался и пропустил ужин.
— Сегодня двадцать второе августа, и мы приветствуем вас на волнах нашей радиостанции…
Промывая кисточку в прозрачном пакетике с водой, Марк смотрел на картину. Именно так он все и запомнил. Зеленая улица, залитая солнечным сиянием, и пронзительное синее небо, исчерченное инверсионными следами самолетов и ракетопланов. Потемневшая от дождей деревянная крыша беседки, серая растрескавшаяся полоска асфальта, витрина продуктового магазина вдалеке, а на самом горизонте, подернутые легкой дымкой, высятся белые склоны гор.
Диктор читал из динамика прогноз погоды — Марк не разобрал, для какого города, да и имело ли это значение?.. Закрепив вымытые кисти в специальных кармашках на мольберте, он оттолкнулся ногами и перелетел к противоположной стене, ухватился за скобу, легко подтянул невесомое тело и нырнул в открытый люк. Четвертый отсек — жилой. За ним третий, жизнеобеспечение, где ровно гудели приборы и тихо шипел регенератор атмосферы. Быстрый взгляд на датчики: кислород в норме, температура +19 — пожалуй, чуть ниже, чем полагается, но это ничего. Перед сном он добавит пару градусов.
( Read more... )
Все величественное рано или поздно ветшает и приходит в упадок. Горы, которые на заре геологической юности вздымались к облакам, осыпаются и становятся все ниже и ниже с каждым тысячелетием. Могучие деревья, закрывавшие своими кронами небо, дряхлеют, прогнивают изнутри и в конце концов падают, чтобы бесследно исчезнуть в молодой лесной поросли. Великие государства, наводившие страх и ужас на своих соседей, в одночасье становятся вдруг слабыми и беззащитными.
( Египет, некогда бывший непобедимым и всесильным, постепенно терял былую мощь. )
У девушки Юли был день рождения.
Праздник этот беспощадный и предвещает многие беды и расстройства желудков. Свирепый обычай предписывает кормить коллег салатами и закусками до тех пор, пока они не отдадут конверт с выкупом за свои жизни. После этого застолье продолжается, но уже по доброй воле, потому что в конце вакханалии именинница должна предъявить торт. Только после этого виновнице торжества засчитывается еще один год.
Легко заметить, что сеньор Понсе де Леон искал свой источник вечной молодости не там, где надо. Ему следовало устроиться на нормальную работу и никогда не угощать коллег тортом. Для людей, постоянно имеющих дело с формальной логикой, этого будет достаточно, чтобы считать такого человека вечным жидом.
С другой стороны, в стаж неотмеченные годы не попадают, и следующего отпуска тоже не будет, потому что в этом году уже отгулял. Не говоря о том, что двадцатилетним сотрудникам не полагается пенсия, даже если это уже сороковое двадцатилетие подряд.
Жил однажды на свете гражданин по фамилии Цезарейников. Не то, чтобы выдающийся или там знаменитый, а так, простой средненький гражданин. Занимал он на некотором предприятии ответственный пост, не самый высокий, но и не так, чтобы на зарплату жаловаться. Жена у гражданина Цезарейникова была, тоже простенькая такая гражданочка, без особых запросов, не то Надя, не то Нина — ну, не суть важно. Жена как жена.
Вот в один прекрасный день приходит этот Цезарейников к себе в офис. Пришел, в кресло сел, думает — чем бы таким заняться?.. Стал бумажки на столе перекладывать, сначала справа налево, потом слева направо. Бумажки все, как одна, неинтересные — приказы, циркуляры, директивы там разные — скука смертная! Взял Цезарейников другую пачку — а там заявления от сотрудников. Одному подай отпуск, другому больничный, третьему материальную помощь — ох, и мелочный народ! Каждый только о себе, только под себя гребет! Надоели, хуже некуда!
Устал Цезарейников работать, вызвал секретаршу, чтобы кофе ему принесла.
Секретарша с подносом пришла, глянула на Цезарейникова и ахнула, руками всплеснула — поднос на пол, кофейник вдребезги, кофе весь на ковре.
Хотел Цезарейников на секретаршу рявкнуть, да не успел. Секретарша в обморок упала.
Удивился Цезарейников — раньше секретарша такого безобразия себе не позволяла. Надо бы, думает Цезарейников, ей выговор объявить. Или лучше премии лишить?..
Задумался Цезарейников, макушку почесал — а это еще что? Появились на голове у Цезарейникова какие-то твердые наросты.
( Кинулся Цезарейников к зеркалу, взглянул — так и есть: рога. )
— Что?.. — ужаснулась Руми. — Повтори — что ты сделал?..
— Да ничего особенного, — сказал Хева. — Просто снимал эту чертову повязку. Ненадолго. Ну, знаешь, просто чтобы узнать, как это будет.
— Совсем с ума сошел? — Руми гневно фыркнула. — Хочешь ослепнуть?
Хева успокаивающе похлопал ее по руке.
— Со мной все в порядке, — сказал он. — Первые несколько минут было, правда, не по себе. Слишком яркий свет, глаза заболели…
— Вот! А потом наступает слепота!
— Да ничего подобного, — сказал Хева. — Потом привыкаешь. Начинаешь видеть. Знаешь, это… Я не знаю, с чем сравнить. Дома, деревья, трава на земле… Ты знала, что трава и листья одинакового цвета?.. А деревья… Они огромные! Нет, я знал, конечно, что они вырастают высокими. Помнишь, лет пятнадцать назад в переулке упало дерево?.. Мы тогда ходили в старшие классы, помнишь?.. Я успел ощупать это дерево, пока его не убрали. Оно тоже было большое… Но послушай, когда видишь их перед собой, а они поднимаются высоко-высоко, и приходится задирать голову, чтобы увидеть вершину…
— Даже слушать не хочу, — перебила его Руми. — Бред какой-то — рассматривать деревья! Что дальше — будешь их облизывать, чтобы узнать, какие они на вкус?
— Да при чем тут это? — удивился Хева. — Я тебе говорю о том, что смотреть вовсе не опасно, а даже интересно. Это… захватывающе, что ли. Просто попробуй! Ну же, давай! Сама почувствуешь…
Он нащупал руку Руми и легонько потянул ее к себе.
Дорогие девушки!
Поздравляю вас с праздником!
Цветов вам, весны в душе, море счастья и удачи!
И веселый рассказ, конечно.
Он, правда, уже не новый, но новых у меня пока нет.
Зато котик на фото - свежайший!
Котик как явление в личной жизни
Женька расстроена. Институт рабства упразднили, и непонятно, где теперь порядочная девушка должна искать нормального мужика. Такого, который будет и по дому работать, и Женьку уважать. Женьке всего двадцать пять, а жизнь ее уже юдоль скорбей и печалей, и каждый встречный норовит добавить немножко печали от себя лично.
Вот к примеру Вовка. Казалось бы, мужчина порядочный, очки даже носит, сам умеет гладить брюки. Мечта, а не мужчина, хоть сейчас на выставку достижений народного хозяйства. Она думала, у них все хорошо, даже немножко влюбилась, и еще велосипед купила, чтобы летом ездить вдвоем в Михайловку. Никто не предупредил Женьку, что нельзя влюбляться в мужчину, если у него очки и стрелки на брюках. Оказалось, такие-то экземпляры самые опасные, ты его любишь-любишь, лепишь ему вареники на день рождения, а потом он однажды звонит и признается в любви.
— Понимаешь, — говорит, — я влюбился, зай.
И ты ему такая:
— Ой, какое совпадение, я тоже влюбилась!
И вот тут оказывается, что влюбился он в какую-то Людку, а признается в этом Женьке. Что за Людка такая, неизвестно. Ясно только, что дура, и рожа у нее козья, будьте счастливы, уроды, вы нашли друг друга.
Женька трубку бросила и ушла на балкон курить. Господи, как вредно для здоровья общаться с мужчинами. Шесть месяцев не курила, и вот пожалуйста — пять минут разговора с мужчиной, и всю силу воли коту под хвост. Надо бы выведать номер этой Людки, предупредить ее, с каким канцерогеном она связывается.
Олег проснулся около трех ночи: пиво просилось наружу. Олег встал с дивана, нашарил ногами в темноте тапки и, не открывая глаз, поплелся в коридор. Маркус, решив, что его собираются кормить, вскочил со спинки кресла, где обычно спал, и промчался мимо Олега на кухню.
— Не угадал, — сказал ему Олег.
— Мя-а? — разочарованно переспросил Маркус.
— Нет, нет… Иди, спи. Рано еще.
Но Маркус спать не ушел, а уселся у дверей ванной и терпеливо дождался хозяина. Выходя, Олег стукнул его дверью по голове.
— Ну, что ж ты опять… Знаешь ведь, что ушибу!
Маркус ничего не ответил.
— Пойдем спать.
Олег выключил свет в ванной и вернулся в комнату. Улегся и попытался натянуть одеяло.
Одеяла на диване не было. Олег выругался и пошарил рукой на полу.
На полу ему удалось найти правый тапок и упаковку из-под сухариков.
— Черт! — сказал Олег.
Пришлось встать и включить свет. Сощурившись, Олег осмотрел диван и прилегающую к нему территорию.
Одеяла нигде не было.
— Ничего не понимаю…
Осмотр комнаты занял полминуты и был тоже совершенно безрезультатен. Маркус наблюдал за хозяином со спинки кресла. Наконец Олег хлопнул себя по лбу.
— Ох, ну и баран же я! — и пошел в ванную.
Одеяла не было и в ванной.
Олег вернулся в комнату, заглянул под диван, открыл шкаф, бегло осмотрел книжные полки и угол за шкафом, где помещались коробки из-под микроволновки и телевизора, выглянул через окно на лоджию, после чего перенес поиски на кухню.
Безрезультатно.
Рано поутру над белыми стенами столицы разнесся крик:
— Орка поймали! Поймали поганого орка!
Орк и правда был поганым. Морду его украшали многочисленные синяки, слившиеся в одно мутное фиолетово-желтое пятно. Волосы были растрепаны и засалены, на подбородке пробивалась трехдневная щетина, одно ухо было окровавлено. На опухших губах запеклась коричневая корка. Через прорехи изодранной в клочья куртки там и сям проглядывала исцарапанная и грязная кожа. Орк, прихрамывая, плелся по улицам, а вокруг шеи у него была затянута веревка. Другой конец веревки находился в руках у королевских гвардейцев.
Когда орк открывал пасть, чтобы харкнуть кровью на землю, было видно, что многих зубов у него недостает.
— Цинга, — объяснил высокий гвардеец другому, показывая на орка. — Не кормят они своих. Жрут всякую дрянь, вот и выпадают зубы.
Орк на ходу повернул голову и зыркнул налитым кровью глазом.
Поскольку на дворе день сурка, было бы странно запостить что-либо, ранее неопубликованное.
А этот рассказик был уже давно, и не грех вынуть его из нафталина.
Самое замечательное в нем то, что всё здесь - истинная правда.
Слепец Гомер воспевал неприступные стены Трои так вдохновенно, словно сам их строил. А между тем, Троя — просто детский сад по сравнению с квартирой среднестатистического российского алкоголика. Приамы и Гекторы могут хоть всю ночь напролет славить Бахуса в своем оплоте алкоголизма, и ничего вы им не сделаете. Можете осаждать их хоть с милицией, хоть с самим Улиссом — черта с два вы добьетесь капитуляции. Если будете стучать в дверь и настаивать на своем, узнаете, как пройти короткой дорогой прямиком к себе на Итаку.
У нас в доме жили два таких троянца, один был сыном, а другой матерью. Сын (имени его предания не сохранили, пусть будет Гектор) ходил в сапогах, носил тельняшку и по периметру лица выращивал колючую проволоку. Мать не носила ни бороды, ни тельняшки, так мы их и различали. За вычетом тельняшки и бороды дитя пошло совершенно в мать, даже синяки под глазами были мамины.
( Мама когда-то очень давно была замужем за капитаном милиции... )
Даша переоборудовала кровать в детской, добавила сбоку пару стульев и ведро, теперь это космический корабль. Даша сказала:
— Мне еще нужен скафандр, хороший, модный, шерстяной. Я в нем полечу на Луну. Мурзик летит со мной, так что ему тоже нужен скафандр.
Скафандр для Даши мы купили в прошлую субботу, выглядит в точности как розовый свитер с зайцами. Пока что Даша ходила в нем только в детский сад, но и для полетов в космос он прекрасно подходит. Все российские космонавты летают в космос именно в таких свитерах с зайцами, только они не розовые, а синенькие. Космонавты все-таки дяденьки, а дяденьки розовое не носят.
А вот со скафандром для Мурзика вышла проблема, свитеров для котят в наших магазинах не продают. Когда-то давно, когда в космос запускали собак и обезьянок, такие свитера делали, но с тех пор вязальная промышленность пришла в упадок. Даша отправилась к маме на кухню и сказала:
Волк шел медленно и бесшумно, лапы глубоко проваливались в снег. Облачка пара вырывались изо рта, слюна капала из пасти. Мучительно хотелось почесать за ухом, но волк знал, что чесаться сейчас не время.
Когда заяц будет пойман — тогда сколько угодно.
Впрочем, заяц, сидевший под кустом, был так увлечен своим делом, что, казалось, не замечал абсолютно ничего вокруг.
Вот до него остается два метра.
Метр.
Еще шаг, и…
Волк вытянул лапу и схватил зайца за длинные уши. Заяц ойкнул и выронил радиоприемник в снег.
— Ага, — сказал волк. — Попался! Ну, приветик.
— П-п-приветик, — откликнулся заяц. Хвостик у него трепыхался, а лапки непроизвольно поджались.
— Зазевался, а? — спросил волк. — Совсем расслабился. Утратил чутье!
А не грех нынче, братия и сестры, вспомнить этот старый, но вновь актуальный рассказ!
Интересно, будет ли когда-нибудь Кайло Рен хоть на 10% так же популярен, как д’Артань… Дарт Вейдер, наше красно солнышко?
Девушка Полина вчера объяснила мне, как ест Дарт Вейдер: трет сыр об маску, и ест. Любит маасдам и гауду, под настроение — пармезан, а вот камамбер и российский на дух не выносит. Штурмовики как-то подсунули ему сулугуни, просто для смеха, так он всех расстрелял. Чувство юмора, как у какой-нибудь джаббы. Остальные его потом за это недолюбливали, за спиной называли «хрипунцом».
— Плохо, — говорили штурмовики, — когда у повелителя нехватка чувства юмора компенсируется манией величия.
Еще, сказала Полина, Дарт Вейдер может лечь на спину и отжимать через маску апельсиновый фреш прямо в рот. Очень удобно, и к тому же полезно, без витаминов в условиях глубокого космоса долго не протянешь. Два, может три световых года, а дальше каюк. Штурмовикам — тем вообще по лимону каждый вторник дают, заставляют съедать с кожурой и без сахара, для профилактики цинги, ну и просто чтобы служба медом не казалась.
( Одна проблема, Дарт Вейдер фреши терпеть не может, он любит горячий кофе, без молока, черный… )
Через два часа Маша поняла, что заблудилась. Она все шла и шла, а тропинки все не было и не было. На часах было уже почти пять, сотовый показывал, что связи нет, вода в бутылке закончилась, а Маша окончательно убедилась, что она — дура. Больше всего на свете ей хотелось отмотать время на пару часов назад и как следует оттаскать саму себя за уши. Спрашивается, какого черта этой идиотке, Маше из прошлого, вздумалось вообще сойти с тропинки?.. Срезать захотела, да? Тупица, лошадь на каблуках! А страдает из-за нее теперешняя Маша, Маша из настоящего. Вот тебе и повидала бабулю. Покушала пирожков.
Лес был не очень густой, лиственный и довольно чистый. Подлесок почти отсутствовал, только в низинках росли колючие кусты, но Маше удавалось без труда обойти эти заросли. Земля под ногами была сплошь усыпана толстым слоем старой листвы, в которой глубоко увязали каблуки туфель. Поднявшись на очередной холмик, Маша поняла, что дальше ноги идти не хотят. Ты как хочешь, сказали ноги, хочешь — иди, хочешь — не иди, но мы останемся тут.
Маша огляделась. Посреди небольшой полянки рос старый дуб, корни которого выпирали из земли, словно уродливые скамейки. Маша расстелила носовой платок на одном из корней, толстом, как откормленная анаконда, и уселась отдохнуть.
— Эй, там, — послышался голос снизу. — Поаккуратнее. Чуть на голову не села.
— Меня комар укусил! — пожаловалась Алиска.
Луна уже взошла над темным контуром леса, и по поверхности пруда от нее протянулась дорожка из серебряных кирпичиков, мерцавших и переливавшихся. Ветер шевелил траву и укачивал камыши, а где-то позади, в темноте, устроили перекличку невидимые лягушки. По черному небу неспешно ползли сизые, подсвеченные луной облака. Далеко за лесом вскрикивала какая-то ночная птица. Ночь была теплой, и сидеть над водой даже в одной пижаме было совсем не холодно.
Алиска переложила удочку из одной руки в другую и освободившейся ладошкой шлепнула себя по плечу.
— Еще один! Сколько их тут?..
— Миллион, — флегматично произнесло Чудовище. — Или два миллиона. Я не считал. В любом случае, уже на два меньше, чем было.
— Так нечестно! — сказала Алиска. — Чего они все на меня одну накинулись? Их вон сколько, и все кусаются!
Чудовище махнуло хвостом.
— Ты же говорила, что не испугаешься комаров?
На это Алиске было нечего возразить. Она замолчала. Поплавок покачивался чуть в стороне от серебряной лунной дорожки. Иногда она теряла его из виду и каждый раз замирала: клюнуло! Но потом оказывалось, что поплавок все еще на месте.
— А тут вообще клюет? — поинтересовалась она. — Может, место не то?
— Клюет, — отозвалось Чудовище. — Я тут всегда ловлю.
( Алиска вздохнула. Потом взмахнула рукой, отгоняя особенно настырного комара. )
У тортов нет ни капли совести, пирожные — мерзавцы, чизкейки изменщики, рахат-лукум — козел, даже слойкам нельзя доверить свою фигуру. Но сопротивляться их чарам невозможно, они манят, как торт «Наполеон» бедную невинную Жозефину. Одним словом, ничем не лучше мужчин, такие же вероломные и коварные, только и ждут удачного случая, чтобы вынудить порядочную девушку потолстеть.
Я не знал раньше, сколько коварства таится в тортах, Оля рассказала мне, как обстоит дело.
Так вот, торты дьявольски коварны. Мужчине хотя бы можно сказать «нет». Приходит, к примеру, Оля домой, а там мужчина сидит на диване и смотрит на нее сальными глазками, носки снял, пальчиками шевелит, бровками дёрг, дёрг! И говорит:
— Иди сюда, зайка, я так соскучился!
Ага, сейчас. Оля работает до шести, а он весь день был занят тем, что разбрасывал носки по дому. Преуспел, кстати. Еще поел четыре раза, посмотрите, сколько грязной посуды в раковине. Еды хватило бы на небольшой цыганский табор, а он все умял один. Мужчина будет есть, пока в доме не закончится чистая посуда. Теперь сидит, сытый и босой, смотрит «Энимал плэнет», в деревне Виллариба уже праздник. А кое-то в деревне Виллабаджо будет теперь целый час отмывать тарелки от подсохшего пюре.
— Зайка! — кричит мужчина из комнаты. — Брось ты посуду, завтра вымою! Налей чаю и иди сюда! Обезьян показывают!
Нашел, чем удивить. Ты разденься и встань перед зеркалом, там показывают все то же самое. Мог хотя бы цветы подарить. Розы, к примеру. А обезьян Оля видит каждый вечер.
По моему рассказу опять сняли короткометражку. Слушайте, это у всех блогеров так, или у меня просто блог такой кинематографичный?.. Меня экранизуют почти так же часто, как Стивена Кинга (хотя с режиссерами ему везет больше, это факт).
На этот раз в прицел попал старенький рассказ "Петрушкин и любовь". Смотреть можно на Ютубе. Режиссер начинающий, так что сами понимаете - пробный шар.
А сам рассказ, раз уж он был в блоге давно, я пожалуй вытащу на свет божий и отряхну пыль.
Хорошего всем дня!
Петрушкин и любовь
С тех пор, как наш друг Серега переехал в другой город, мы с Петрушкиным два одиноких волка. Иногда я прихожу к Петрушкину в гости, чтобы культурно провести вечер и поговорить с ним на актуальные темы.
— Стая распалась, — философски замечает Петрушкин, грустно глядя на початую бутылку водки. — Кроме тебя, Лёха, и выпить не с кем.
— Ну… — говорю я и наливаю нам по стопочке. Мы чокаемся и выпиваем.
Потом Петрушкин рассеянно жалуется на работу, говорит, что зарплата — это вовсе и не зарплата, а какая-то зряплата.
— Разве на такую зарплату можно жить? — спрашивает Петрушкин.
— Плюнь, Петрушкин. Деньги — это зло.
( — Вот я и говорю, — печально говорит Петрушкин. — В этой стране жить — зла не хватает… )
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
timeasmymeasure
